Энциклопедия. Искусствовед Соллертинский И.И.

Исторические этюды Соллертинский И. И.

«Однако уже с юношеских лет музыка стала всепоглощающей страстью И. И. Соллертинского, мечтавшего о карьере музыканта-профессионала: он берет уроки дирижирования, с феноменальным упорством изучает музыкальную литературу, не пропускает ни одного концерта. В 1929 году он соединяет свою судьбу с Ленинградской филармонией, занимая в ней должности лектора, заведующего репертуарной частью, консультанта, главного редактора издательства и, наконец, художественного руководителя. 

Ленинградские слушатели хорошо помнят вступительные слова И. И. Соллертинского перед симфоническими концертами. Его умная, темпераментная, образная речь никого не оставляла равнодушным, она увлекала, волновала, внушала любовь к музыке десяткам тысяч слушателей. За Ю—12 лег Иван Иванович 250 раз выступал на эстраде филармонии, и каждое выступление имело большое просветительское и воспитательное значение, ибо И. И. Соллертинский был не только музыкантом-ученым, но и блестящим пропагандистом, истолкователем и популяризатором, умевшим донести до масс глубокие и сложные проблемы искусства. 

В своих работах о Моцарте И. И. Соллертинский мастерски воссоздает подлинный, неприкрашенный облик гениального композитора. Портрет Моцарта очищается от завитушек в духе рококо, и перед читателем предстает глубокий и вдумчивый художник, гражданин и просветитель, живущий всеми интересами своей эпохи, утверждающий в своих симфониях и операх принципы человечества, добра, разума и красоты. 

Одним из любимейших композиторов И. И. Соллертинского был Бетховен. Он писал о нем с исключительным увлечением и восторженностью. В творчестве великого симфониста исследователя больше всего привлекали глубина мысли, морально-этический пафос, героика и гуманность. Величие бетховенской музыки, по его мнению, состоит и в том, что в ней с огромным трагедийным размахом повествуется о судьбах человечества, о его страданиях, радостях, надеждах, непреклонном мужестве. Эта музыка всегда очень значительна, сурова, пламенна и как бы написана кровью сердца; тайна ее бессмертия, ее могущественного воздействия на целые поколения. Проблемы оперной драматургии были всегда в центре научных интересов И. И. Соллертинского. Вполне естественно, что он писал и об операх Вагнера, Мейербера, Глинки, Мусоргского, Бизе.»  

Из Воспоминаний Александры Орловой (Нью-Джерси)

“По моему глубокому убеждению, да и не только моему, а решительно всех, с кем приходилось обсуждать эту тему, Пономарев самовольно лишил Соллертинского всех тех удобств и благ, которыми пользовался сам. Ведь новосибирское начальство выделило в своем доме для Филармонии две квартиры: главному дирижеру и художественному руководителю. Пономарев же в квартире, которая предназначалась Ивану Ивановичу, поселился сам. 

Между тем, Соллертинский, так много делавший для успеха концертов, для поддержания высокого авторитета и престижа Филармонии, отдававший всё время и силы просветительской работе и, смело могу сказать, сыгравший не последнюю роль в превращении глухого провинциального города в музыкальный центр Сибири, к тому же человек нездоровый (у него было больное сердце после перенесенного в 1938 году дифтерита) и обремененный семьей с детьми, остро нуждался в «нормальных» условиях. А он вынужден был сутками сидеть в темноте, таскать воду на пятый этаж и жить в таком холоде, что запас картофеля приходилось укутывать одеялами (сам он никогда и ни на что не жаловался, я знаю об этом со слов его жены Ольги Пантелеймоновны). Естественно, что такому человеку следовало создать нормальные условия жизни, коими пользовались пышущие здоровьем супруги Пономаревы. (Замечу в скобках, что это далеко не единственная подлость директора Филармонии, злоупотреблявшего своей властью. 

Любопытную деталь об отношениях Мравинского и Соллертинского сообщает М.Резников. Вспоминая Ивана Ивановича, мемуарист пишет: «Жизнь его была невероятно трудна. (…) Из-за своего «острого языка» [он] был в немилости у дирекции, которая его ущемляла, где только могла и как только могла. Я помню такой случай (…) в Новосибирске (…) Занимая (…) должность художественного руководителя Филармонии, он имел пропуск в обкомовскую столовую, где питание было значительно лучше, чем то, которое имели все остальные. Благодаря этому (…) он был более или менее сыт и (…) имел возможность принести домой обед жене и детям. Однажды после одного из концертов дирижера Курта Зандерлинга, группа музыкантов вместе с Иваном Ивановичем стояла в вестибюле концертного зала и делилась впечатлениями о только что состоявшемся концерте. Высказался и Соллертинский. Он отметил тот факт, что Курт Зандерлинг, (…) сравнительно недавно вступивший на дирижерский пульт, знает довольно большой симфонический репертуар, дирижирует наизусть, (…) в то время, как Мравинский (…) не может оторвать глаз от партитуры, и весьма ограничен в знании репертуара. Сказанного было вполне достаточно для того, чтобы это немедленно было передано Мравинскому и директору Пономареву. За свое чистосердечно высказанное мнение Соллертинский крепко поплатился: его немедленно лишили пропуска в обкомовскую столовую» 

В годы войны в Новосибирске, специально для гастролей или проездом, бывали многие крупные музыканты. Пианисты Э.Гилельс и М.Юдина, дирижеры М.Паверман, Н.Рабинович, А.Стасевич, композиторы С.Прокофьев (кажется по дороге в Алма-Ату или на обратном пути) и Д.Шостакович — специально к премьере Седьмой симфонии в Новосибирске в июне 1942 года. Приезжал и ленинградский музыковед М.С.Друскин, друживший с Соллертинским. В связи с его приездом запомнилось одно любопытное событие. 

Друскин побывал на двух или трех симфонических концертах и, естественно, слышал вступительные слова Соллертинского. 

На следующий день после последнего концерта Друскин зашел ко мне в библиотеку и произнес монолог по поводу Ивана Ивановича. Маститый музыковед недоумевал, ради чего и кого Иван Иванович так старается, говорил о том, как глупо растрачивать свое время и силы на подготовку и обдумывание такой безделицы, как вступительные слова. Сам Друскин, по его словам, не собирался так «выкладываться». 

Михаилу Семеновичу предстояло выступить перед концертом в тот же вечер. И он, к сожалению, не учел, что публика в Новосибирске была сплошь интеллигентная, да к тому же избалованная глубокими и серьезными выступлениями Соллертинского. Как и следовало ожидать, вступительное слово Друскина произвело жалкое впечатление, он скандально провалился. В то время как он говорил, значительная часть слушателей покинула зал, а когда закончил, не раздалось ни единого хлопка. Больше Друскин в зале Филармонии не появлялся, да и в городе не задержался. 

Иван Иванович был предельно огорчён провалом своего друга. Он ведь мечтал оставить его в Новосибирске, устроить на работу в Филармонию, может быть, также в Театральный институт — об этом теперь не могло быть и речи. 

Иван Иванович рассказал, как его поразил в Москве не скрываемый и все возраставший государственный антисемитизм (в Новосибирске мы этого не чувствовали. Бытовой антисемитизм, особенно среди местного населения, процветал, это было «нормальное» явление среди сибиряков, особенно в связи с наплывом «эвакуированных»). Так, в Московской консерватории, рассказывал Соллертинский, отстранили от работы профессора М.С.Пекелиса, заведующего кафедрой истории русской музыки. И что особенно потрясло Ивана Ивановича, что было для него убийственно тяжелым ударом: подобную позицию разделял Шостакович. В беседах с Соллертинским Дмитрий Дмитриевич поддерживал эту акцию: «Не может еврей руководить кафедрой русской музыки», — убеждал он Ивана Ивановича. А тот воспринимал это, как страшное несчастье, ибо для Соллертинского — человека кристально честного, истинного русского интеллигента антисемитизм был ненавистен, антисемитов он презирал. И вдруг неожиданно Митя, дорогой друг, единомышленник, боготворимый композитор — и такая точка зрения.”